Неизвестный Довлатов: новая жизнь автора в Соединенных Штатах

Довлатов важно. Фото: Изя Шапиро

…Надо сказать, новый Вавилон, которые поют свой Брайтон Бич

В отличие от меня он жил в жизни русскоязычной диаспоры, писала ему и писала ему. Из него я понял не только местные новости, но и веселые истории о жизни иммигрантов. Вспомните историю своему соседу, которого Сережа спросил, когда он поселился в Америке: «я еще не был решен. Еще на работе…» все жалобы Сереиниг эмиграции, что надо внимательно якшаться с ВОЗ в Санкт. Петербург рядом срать не садись, что эмиграция была для него, как писателя, продовольственного снабжения, рост в начале. Ему не нужно было ехать в Брайтон в Бруклине, потому что улица 108, основной путь эмигранта в Квинс, где мы были соседями, и каждый вечер встречались, была так важна для писателя Тип языковой среде. Впрочем, Брайтон это тоже часто так, вывести историй, анекдотов, персонажами и голос Перл. И поэтому ему придется защищать своих героев и читателей своих литературных коллег: евреи евреи, хотя сам был полукровка (еврей, утечка армян называли его остроумных vahrich Бахчанян нас). А те в отказ на достижение целая куча параноиков жалобы:

…Надо сказать, новый Вавилон,

так петь свои собственные Брайтон-Бич.

Вы будете вознаграждены, если дайм, где никель!

Я лично считаю, одним из

Бабель не нужен, а Деникин!

Ну, по крайней мере Махно.

Если Бродский приехал в Америку существующий, устоявшийся и самодостаточный поэт, когда его наиболее важным поэтическим достижением в России, а вот его литературная карьера устремилась вверх, пер аспера ад Астра, но поэтическая судьба под откос, то Довлатов, все было ровно наоборот: в Америке, в конце концов он стал писателем и после удара задержку начала миграции на жизнь и литературная деятельность литературная судьба, в то же время идти в гору.

Полтора десятка новых книг и два законченных, но была издана после его смерти, после абсолютного отключения электроэнергии дома. Десятка переведенных публикаций в престижных американских журналах, и в «Нью-Йоркер», вершителем судеб литературных Америки, он стал не только желательно — это персона грата, но настоящим писателем — запись 9 истории на несколько лет! Явление само по себе является беспрецедентным: Курт Воннегут, не напечатал в этом журнале нет ни слова, признался, что завидовал Довлатову, и по словам Сергея, даже Бродский, который рекомендовал его как «Нью-Йоркер» не ожидал, что он предстанет перед судом, а также вещь, чтобы рассмотреть рутины не будет опубликован. Это не говоря уже о первых переводных книг зарубежных писателей конференции в Лиссабоне и Вене, редактировал «Новый американец», сайте Радио «Свобода» систематическое журнальных статей, соло из литературных вечеров в Нью-Йорке и по всей Америке — когда в России был один, что Серж читать ваши рассказы, и я сделал свое вступительное слово.

Довлатов был миграции-часть платформы, и я обратился к нему за помощью иногда. Так случилось и в тот раз. Мне позвонила неизвестная женщина говорит, что ей нравится моя писанина, и предложил встретиться. Я спросил Сережа не знает, кто.

«Теперь,» сказал он. — Его внимание — фигура славы. Она доступна для всех, кто, с его точки зрения, достаточно известен. Секс автограф для каждой знаменитости есть, он подписан. Через ее влагалище взял всю литературу об иммиграции, а сейчас, в связи с оглаской, чтобы расширить свою сексуальную активность, из-за необъятности нашей страны, не забывая про эмигранта. Вы здесь называли. Коллекционера!

Удержаться от пересказа таких анекдотов не вытеснять мемуарному жанру в сторону сплетни, хотя кто знает, где кончается одно и начинается другое. «Портативный» Довлатова: «Бродский говорил, что любит метафизику и сплетни. И он добавил: «в принципе одно и то же».

В начале слова молчаливый заключенный

Я видел и помню — Довлатов-разному. Не всегда весело. Иногда темное, смутное. По разным причинам — семья, или деньги, или, точнее, неденежные («свобода» уменьшили количество денег фрилансеров — основной доход Довлатов). В шоке от всей той грязи, что его сбил Игорь Ефимов. Был в шоке, что перерыв с Жени, который имел свою свиту, и, согласно Энн — «предатели». Не мне судить, и не слишком большой интерес, как в силу того, что эти литературные сиамские близнецы отстранилась друг от друга и даже перестали разговаривать. Сейчас о Сергее, который был взят слишком близко к сердцу.

Довлатов был журналистом в течение некоторого времени. Главной страстью была литература в области, где он был трудоголиком. Общие соотечественник Виктор Соснора — «в начале слова молчит узник». Довлатов был хороший стилист, ее проза прозрачна, иронична, жалостлива — я бы назвал ее сентиментальной, отбросив палку, чтобы слово негативное. Сергей я люблю разные писатели — Хемингуэй, Фолкнер, Зощенко, Чехов, Куприн, но, например, лично мне кажется, что прозу Пушкина, и, пожалуй, единственная из современных российских писателей поближе к образцу. Следовательно, вращение акмеистами слово «cladism» кажется более соответствующей его части силы в прозе. Я рассказал ему об этом, что слова, которые он, даже если мне придется объяснять ее происхождение от латинского clarus выгодно — яркий. Иногда, правда, его стилевой пуризм преобразуется в Пуританство, корректор преобладающих стилистом, но проявлялось скорее в критике других, чем свой собственный литературный стиль, что покаяние было лицо. Он выступал против «пару дней» или «тайме», и я искренне сочувствовала ему, когда он дал полностью «вторая половина»:

И не лень?

Довлатова читал его рассказы в Ленинграде. Фото: архив Владимира Соловьева

Вчера звонил, чтобы найти друга или общими ошибке публикации. Мне казалось, что это было ошибкой, потому что это произошло естественно и он был неправ. Дайте мне втык, что я употребляю слово «менструация» в единственном числе, только во множественном числе. Я опешила. Пятнадцать минут спустя он перезвонил и извинился: путают «в» и «эпизоды». Я помню абсурдное заявление, что «проповедь» — я использовал его в традиционном смысле как пример злоречия, а он настаивал на том, что оригинале: создан циники небольшой литературный Жанр проповеди. Или, где сделать акценты с американскими именами: я сказал «Бостон» с ударением на первом слоге, и Радио «Свобода» попалась словарь-совковое произношение с ударением на последнем, а Сергей и его товарищи обвинили меня в «американизации» русского языка.

Из-за ранней смерти, однако, его педантизм не время, чтобы тщательно изменить. Отчасти, возможно, его язык пуризм был связан с работой на Радио «Свобода» и в окружении семьи: жена, мама и даже тетя были профессиональными корректорами. Однако главная причина лежала в области культурного наследия Сергея: как и многие алкаши-хроники, он боялся хаоса в самом себе, противопоставляя ему самодисциплину и последовательность. Я никогда не видел его пьяным — я просто схватил его в самом начале, когда хорошо открыл бутылку водяры.

Его мать ругала: «не смей появляться перед Леной, в

Когда Сережа целый день постоянно звонит мне Бруклин Али Добржиш, это сказочное белое тело блондинки — блондинки, но в хорошем смысле, кто-то сравнил его с Настасья Филиппов: Сергей дополз до него, как зверь раненый зверь в норе. «Только русская женщина может сделать это… добрый, ласковый, на собственном корабле!» — хвалят его до небес в ее Брайтон простить и принять то, что polubowny черный день. Я не выдержала и в ответ на дифирамбы русская женщина сказала банальность: «коня на скаку остановить, вернуться в избу» — и прикусил язык. Но с другой стороны, конец пришел смех, а Сергей сбавила тон, пафос, и ответил с шуткой Некрасовская метафора. Некоторые люди не помню, но я не хочу врать: так много шуток по этому поводу трио — коня на скаку, горящую избу и русских женщин.

И Нора С., его мать армянка, родилась в Тбилиси, хотя за день до смерти, предупреждал: «не смей появляться перед Леной в таком виде». Но прежде чем Paveglio — никуда. Затем другие, чтобы сказать мне его мучить галлюцинации, Серега внес что-то новое в истории искусства, когда он сказал, что Бош, его конец света, видений, вероятно, был слишком пьян.

Что я могу сказать, Серега сам не подарок, но дома он был в черной рамке, и он взбрыкнул, бунтовать, бороться. Он доминировал в дом, Нора Сергеевна, женщина умная, острая на язык, сварливой и властной. И в то же время глубоко несчастный, бедный, почти нищий, одно платье на все случаи жизни, он жаловался: ни кола, ни двора, нет места, чтобы положить мою голову так близко, коммуналку, и так несчастна все время жил в бедности, с трудом перебивается, дом пуст. Помню, юнна Мориц, где его приютили у себя дома, когда его семья была в стране, жаловался мне, что его холодильник пуст, некоторые несвежие котлеты — это было полтора месяца до его смерти.

Он не был избавлен, и других не жалеют

Со всех сторон я остался серэ долгов — долгов как шелков! Он выпустил меня в «Новый американец», сокращено «свобода» и «новое Русское слово» (мое возвращение на русскую землю я обязан ему), помогли мне освоить навыки вождения, написал мне защитный статье, размещенной и лечение более часто, чем я занимаюсь, дали мне разные вещи, тьма была замечательная служба, и даже предложил, чтобы связать мою обувь и мгновенно излечился от триппера, который был не то, что Сергей был очень удивлен

— Что-то вы стерильный, Володя…

Автограф памяти Довлатова Соловьев.

За месяц до смерти Сережа позвонил мне и сказал Радио «Свобода» в моей лихорадке-Санкт-Петербург признаниями «три еврея» и напрямик спросил:

— Если ты не хочешь давать, скажи — я предлагаю.

Он пошел, чтобы забрать копию романа, который косвенно принимал участие: дают хорошие советы издания, дизайн обложки и видеть заранее, перед автором, когда в Нью-Йорке Издательство слово книги «филиал» и «Дневник памяти». Он позвонил мне и сказал, что меня ждет разочарование, и каких — либо. На следующий день я помчался в издательство — и, действительно, корейский типографии (самая дешевая) почему-то решили, что «три еврея» дважды, и сделал правильный позвоночник. В конце концов, за название книги и имя автора на обложке. Серега утешал меня: книга важнее, чем Автор. В этом случае, так оно и оказалось. Когда ее две книги, жить не опубликованы посмертно.

Так получилось, что «три еврея» были последние книги, которые он прочитал. После его смерти она стала его комментарии. Во-первых, от издателя Лариса шенкер — то я прочитал книгу залпом. Затем его вдовы: «к сожалению, не всю правду», говорит он, нужно читать роман. Да, к сожалению. Я хотел бы быть в Ленинграде, все пошло совсем по-другому. Потом, правда, и нет никаких «трех евреев» не будет мой шедевр, как многие считают. И никто из русских осталось: ни Довлатова, ни Бродского, ни Лена.

И Серега был. Был в августовская жара, он пришел прямо в парикмахерскую и Панама не были удалены — я думаю, что операцию делает вас глупым. Для нас он был пойман перед выходом из дому — мы были готовы к нашей обычной в это тропическое Нью-Йоркскому времени, чтобы бросить Севера:

— Вы можете позволить себе отпуск? «изумился он. — Я не могу.

И, по сути, нет. Жить полной жизнью и сожгли, даже с поправкой на традиционную русскую болезнь, которая привела к могиле в. Высоцкого, Шукшина, Юрия Казакова, Венечки Ерофеева. Сердце может не выдержать такой нагрузки, и Довлатов провел так, что бы ты ни делал — писал, пил, любил, ненавидел, но, по крайней мере, гости из России вывезли — все было заложено. Он не щадил, а других не обошли стороной и согнувшись под тяжестью крупных и малых компании, это был неизбежный конец. Это очень успешный посмертно русский писатель провел всю свою жизнь в погоне за чувство неудачи, и он сам был под названием «горький неудачник». И он вышел в жизнь, совершенно запутавшись.

Его раздражительность и гнев отчасти из-за его болезни, он объяснил им, отчаяния и вынужденного воздержания, мраком души и даже безумие. И депрессия-это не адекватная реакция на жизнь? И алкоголик? Я понял бесперспективность разговора с ней сам. Однажды он сказал:

— Вы хотите мне прочесть лекцию о вреде алкоголизма? Который начал пить, не пить.

Он был близок к литературе, так как через сотни поколений рассказы об авторском праве сказать огонь Неандерталец, который еще не получил работу и не воевать его собственное сравнение неопубликованных писем. К сожалению, в отличие от поэтов неандертальца Довлатова до конца своих дней пришлось работать и бороться, чтобы заработать себе на хлеб насущный, и его рассказы, опубликованные в «Нью-Йоркере» и опубликованы на нескольких языках, не принесет ему достаточный доход. Кстати, гонорары в «Нью-Йоркере» — 3 тысячи долларов (в другом случае, пожалуйста, поправьте меня, Лена Довлатова) — он разделил переводчик Анна Фридман. Это был договор — Аня переводить бесплатно, на свой страх и риск.

Серега, конечно, был несправедлив, кто называет себя литературным средняя. Не принимайте его слова. Смирение паче гордости. Действительно знать его значение. В этом секрет Довлатова. Однако, его самооценка ближе к истине и будущее место в литературе, чем нынешний старый-вылепленный образ. К сожалению, у нас есть тенденция к занижению или, наоборот, переоценили его современников. Поделиться Довлатов рассчитать. Да, лицом к лицу лица не увидать.