Экономическое развитие зависит от роста доходов не богатых, а бедных


фото: Геннадий Черкасов

Если у каждого бедняка будет в руках хотя бы по 100 рублей, то экономический рост России неизбежно пойдет вверх.

Заседающие в вашингтонской штаб-квартире МВФ дамы и господа — жесткие капиталисты, о чем свидетельствует их отношение к левому популизму греческого правительства: глава МВФ Кристин Лагард порекомендовала Ципрасу и Ко «вести себя взрослее» и «предпринять продуманные шаги к реформам». Но сейчас речь идет не о Греции, а о том, что МВФ провел исследование, которое показало: когда богаче становятся самые богатые, экономический рост замедляется; а когда растут доходы самой бедной части населения, экономика идет на подъем.

В цифровом выражении это выглядит так: когда увеличиваются на 1% доходы самых состоятельных 20% населения, это ведет к сокращению ВВП на 0,1%; а когда на тот же один процент вырастают доходы наименее состоятельных 20% населения, то ВВП страны увеличивается на 0,4%. Доклад был составлен на основе четырехлетних наблюдений в 150 странах, и его выводы опровергают главный постулат американских консерваторов — апологетов нерегулируемого свободного рынка (этот тезис насаждают и их единомышленники в России) о том, что богатство протекает сверху вниз. Нет, не протекает, говорят эксперты МВФ. Они считают растущее во всем мире имущественное неравенство главным вызовом нашего времени.

«Американская мечта» стала недостижимой

Авторы исследования объясняют следующим образом механизм этого явления. Неравенство тянет вниз экономический рост не только потому, что у людей с низкими доходами уменьшается покупательная способность (на потребительском спросе держатся почти 70% ВВП США, чуть меньше половины ВВП России, около 60% ВВП Германии и т.д.). Есть и другой фактор: у все большего количества людей не хватает денег, чтобы оплачивать учебу детей; снижается уровень образования населения, а с ним — производительность труда.

Выводы доклада МВФ совпадают с результатами предыдущих исследований, которые проводили другие международные организации. Об опасности растущего имущественного расслоения предупреждают ведущие экономисты. Особенно громко бьет тревогу нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц — профессор Колумбийского университета в Нью-Йорке, бывший вице-президент и главный экономист Всемирного банка, бывший председатель совета экономических консультантов при президенте США.

В статьях, опубликованных в The New York Times, и на страницах новой книги «Великий водораздел» Стиглиц пишет о том, что так называемый великий водораздел (быстро растущий разрыв в доходах между бедными и богатыми) пришел на смену хрестоматийной «американской мечте», которая на протяжении десятилетий была путеводным маяком американцев. «Американская мечта» — равенство шансов всех членов общества на достижение успеха. Честно работай, упорно учись, и ты будешь жить ну если не так вызывающе шикарно, как Дональд Трамп, то все равно очень достойно: с собственным домом в благополучном районе, двумя-тремя машинами на семью, учебой детей в хорошем колледже, отдыхом на курортах и т.д. Так оно когда-то и было — полвека назад, когда женщины в основном не работали и одной зарплаты мужа хватало на все элементы «мечты». Сегодня жены работают почти поголовно — и двух зарплат не хватает. Бешеными темпами дорожают образование и медицина (она в США для большинства граждан не является бесплатной в отличие от Европы), а доходы сокращаются. Средний класс, который несколько десятилетий составлял костяк американского общества, сползает в нищету.

Жизнь по лекалам «дикого капитализма»

Стиглиц приводит в своей книге следующие факты. Каждый пятый ребенок в Америке живет в бедности. У самых лучших выпускников школ из бедных семей сегодня хуже перспективы трудоустройства и достижения успеха, чем у самых слабых абитуриентов из богатых семей» (сравнение проводится между верхними 25% и нижними 25% по доходам). За последние 25 лет средняя зарплата лиц с законченным средним образованием (12 лет) сократилась на 12%. За этот же период средняя оплата труда гендиректоров компаний увеличилась на порядок (если четверть века назад она в 30 раз превышала среднюю зарплату рядового сотрудника, то сейчас — в 300 раз).

Похожие цифры можно найти на сайте, который специализируется на теме неравенства: www.inequality.org. На этом сайте (он является детищем вашингтонского Института политических исследований) можно, в частности, прочитать: «Между 1979 и 2007 годами реальные доходы самого богатого одного процента населения увеличились почти втрое, а реальные доходы среднестатистической семьи выросли за этот период лишь на 25%, причем почти исключительно — за счет выросшего процента работающих (фактор выхода на рынок труда ранее не работавших жен. — И.Б.) и продолжительности рабочего дня». Если в 1976 году на долю самого богатого 1% семей приходилось 8,9% суммарного брутто-дохода американцев, то к 2012 году эта цифра выросла до 22,5%.

Лондонская The Times, ознакомившись с «Великим водоразделом» Стиглица, констатировала, что по уровню неравенства США «теперь стоят рядом с Россией и Ираном». Не знаю насчет Ирана, а Россия стала лидером исследования по проблеме неравенства, которое провела в конце прошлого года кредитно-банковская корпорация Credit Suisse. Первое место — Россия, второе — Индонезия, третье — США: так выглядит тройка «победителей» по показателю национального богатства, которое приходится на долю самых богатых 10 процентов. В Америке они контролируют 74,6% богатства, в России — 84,8%. Согласно данным Credit Suisse, 111 российским миллиардерам принадлежит 19% богатства страны, и уровень неравенства в России значительно выше, чем в любой другой крупной экономике мира.

Похоже, что Россия скопировала с Америки модель полуторавековой давности — времен Моргана, Рокфеллера и Карнеги. Непохоже, чтобы в России кто-либо насчет этого парился, а вот английская The Times бьет тревогу: если Британия идет (а она идет) по стопам США в социально-экономической сфере, это не сулит ей ничего хорошего. Вместо того чтобы предлагать массовому потребителю продукцию лучшего качества и по более низкой цене, корпорации используют свои сверхприбыли, умножающиеся за счет технического прогресса, для выплаты гигантских «компенсаций» (в это понятие входят зарплата, бонусы, опционы и др.) своим боссам. В этом отношении Америка мало отличается от России (или наоборот).

Коррумпированная политика мешает экономике

Когда-то бывший канцлер ФРГ Вилли Брандт писал в своих мемуарах, как он однажды спросил генсека Брежнева: чем отличается капитализм от социализма? Брежнев начал объяснять: у нас общественная собственность на средства производства, а у вас частная… Брандт прервал его, сказав: «Все гораздо проще! При капитализме человек угнетает человека, а при социализме — наоборот». «Угнетение», которое имело место и в СССР, и на Западе в 1970-е годы, когда состоялся этот юмористический диалог, — невинные детские забавы по сравнению с тем, что творится сегодня по обе стороны бывшего «железного занавеса».

Меньше всего мне хочется уподобляться тем персонажам, которые все беды валят на Америку, используя антиамериканизм в своекорыстных целях. Но укоренение на всех континентах уолл-стритовской модели безудержной корпоративной жадности — неоспоримый факт, который объясняется уникальным весом Америки в мировой экономике. Страна, чей ВВП составляет четверть мирового, чьи банки являются стержнем и главным каналом глобальной финансовой системы, чьи регуляторы держат под своим контролем Интернет (единый для всего мира), оказывает особое влияние на финансовые дела в мире.

По мнению Джозефа Стиглица, в рыночной экономике США слишком много нерыночных факторов, поэтому он считает необходимым сделать так, чтобы рынки стали действовать как рынки. Речь идет, в частности, о непропорциональной роли денег в американской политике: избрание политиков от обеих партий в решающей степени зависит от корпоративных доноров, которые дают деньги не задаром — взамен они требуют льгот и преференций для своих компаний и отраслей. Эта — если называть вещи своими именами — коррупция искажает рыночные механизмы и мешает нормальной конкуренции, тем самым замедляя экономическое развитие.

Один из ярких примеров — американская фармацевтическая промышленность. В прошлом году фармкомпании потратили на лоббирование порядка $231 млрд. Суммы такого порядка они расходуют на эти цели ежегодно, добиваясь выгодных для себя решений законодательных и исполнительных органов власти. Это позволяет им сохранять монопольные позиции на рынке, не допуская присутствия на нем зарубежных конкурентов и заламывая чудовищные цены на лекарственные препараты. Некоторые медикаменты в США обходятся пациенту в $100 000 за полный курс; бывает, что одна таблетка стоит $50, $100, $200 и больше. Один ходовой препарат может дать производителю миллиарды — даже десятки миллиардов — долларов в год. В свете этого не приходится удивляться, что у многих фармкомпаний прибыль идет с маржей в 20 и более процентов.

Имея такие средства, фармацевтические корпорации могли бы умерить свою жадность и снизить цены на лекарства, но цены только повышаются, а бурные денежные потоки идут в карманы корпоративных бонз и крупных акционеров. Размер «компенсации» гендиректора компании Pfizer (самая крупная в мире) Иэна Рида — $19 млн в год. И он не самый высокооплачиваемый руководитель в своей отрасли: гендиректор компании Regeneron Лен Шляйфер заработал год назад более $36 млн.

Удушающая хватка монополий

Конгресс США проявляет полную неспособность (явно как следствие нежелания) ограничить лоббизм и монополизм. Если взять менее прибыльную отрасль, чем фармацевтика, можно посмотреть на компании кабельного и спутникового ТВ. В Америке каждая из них, по сути, является монополией, т.к. они сговариваются между собой о разделе сфер деятельности, и у потребителя нет выбора: в каждом отдельно взятом районе работает только одна кабельная компания (напр., Time Warner) и один спутниковый провайдер (скажем, DirecTV). В многоквартирных домах «тарелки» устанавливать чаще всего не разрешают, поэтому для миллионов людей «выбор» сводится к одной-единственной кабельной компании.

Казалось бы, давным-давно должны были бы пресечь такой монополизм, идущий во вред потребителю, но нет — законодатели периодически что-то вяло дебатируют, а воз и ныне там. Как, впрочем, и в отношении главного вопроса, из которого изначально ноги растут: лоббистская деятельность корпораций и финансирование ими американской политики. Законы на этот счет, принятые в 1970-е и 2000-е годы, ничего, по сути, не меняют — так, для галочки…

Конечно, все это может показаться довольно благостной картинкой на фоне российских реалий. Тут и монополизм покрупнее, поскольку связан он с естественными монополиями (нефть, газ и пр.), от которых решающим образом зависит бюджет страны; и связь между крупными корпорациями и государственной политикой крепче, чем в Америке, — в силу обширного государственного участия в энергетическом секторе, и не только. Монополизм препятствует динамичному развитию российской экономики: не так давно бизнес-омбудсмен Борис Титов отмечал в представленном президенту Путину докладе «Книга жалоб и предложений российского бизнеса», что рост тарифов на услуги естественных монополий тормозит развитие несырьевого сектора экономики, снижает конкурентоспособность отечественных промышленных предприятий и прямо (на 60–70 процентов) стимулирует рост инфляции.

Народ не протестует. Почему?

Планетарный «водораздел», который во всем мире гонит народ на «полюс бедности», вызывает протесты, но в основном в периферийных странах типа Греции или Армении. Почему массовых протестов нет в России, чаще всего объясняют так: на фоне пережитых в прошлом бедствий и потрясений среди россиян слишком велико стремление к стабильности, пусть даже плохой («лишь бы не было войны»); за 20 с небольшим лет постсоветского развития гражданское общество еще путем не оперилось; демократия существует в узких рамках «управляемости» через властную вертикаль. Но почему не протестуют американцы (если не считать заглохшего движения Occupy Wall Street с его локальными отростками) — понять достаточно трудно. Недавняя редакционная статья The New York Times вопрошала: «Почему работающие бедняки стали такими смирными?» Это перекликается с вопросом лондонского журнала The Economist: «Почему бедняки не идут на баррикады?» Американская газета National Catholic Reporter с нетипичным для религиозного издания отсутствием смирения тоже спрашивает: «Почему американцы не протестуют против неравенства?».

Свое недоумение The New York Times подкрепляет цифрами: средние доходы семьи, относящейся к нижним 20% населения (а это 64 млн человек), упали с $13 787 в 2000 году до $11 651 в 2013-м. Так в чем же дело?

Во-первых, указывает газета, сегодняшняя бедность несопоставима с нищетой былых десятилетий. Хотя сократились доходы среднего класса и бедняков, в то же время упали цены на многие вещи, которые раньше стоили целое состояние: телевизоры, компьютеры, кондиционеры, электроплиты и стиральные машины, сотовые телефоны и многое другое. Во-вторых, сейчас люди чаще всего вступают в брак и производят на свет потомство гораздо позже, чем это было несколько десятилетий назад, — это значит, что молодые сегодня меньше нуждаются, чем в былые времена. В-третьих, статистики используют такие показатели инфляции, которые завышают реальную стоимость жизни: на самом деле все не так плохо и тяжело.

Не общество, а сумма индивидуумов

Но есть, по мнению газеты, еще одна причина социального смирения: индивидуализм. Его масштабы в нынешнем западном обществе — и в Америке особенно — на порядок превышают то, что наблюдалось в 60-е годы, в эпоху массовых протестов против войны во Вьетнаме, расовой дискриминации и социального неравенства. Сегодня есть, по сути, все те же поводы для протестов, а народ почти не протестует. Потому что нет коллективизма, взаимной поддержки, солидарности.

В книге немецкого социолога Ульриха Бека «Индивидуализация» (2002) названа причина этого явления: в современном обществе настолько велико давление на работающего человека, что «общность растворяется в кислотной ванне конкуренции».

С российской колокольни ситуация выглядит несколько иначе: здесь выросли три поколения советских коллективистов — и одно постсоветское поколение рыночных индивидуалистов еще не изменило структуру общества в целом. Но оно уже меняется — в американскую сторону. И с американскими последствиями.

Нью-Йорк.